Потрескавшийся асфальт рывками уходил за спину. Вернее, это я уходил от куцых пятиэтажек, провожавших меня желтыми глазами окон. Через пустырь пролегала давно заросшая живучей колкой травой и вездесущими одуванчиками и оттого почти незаметная тропка – кому охота тащиться в лес через городскую свалку? Поганое время – сумерки. Официально темнота еще не вступила в свои права, но под ноги приходилось смотреть вдвое пристальнее, чем днем. Хотя и такая предосторожность не всегда помогает. Ощутимо приложившись локтями и коленкой о землю, я встал, с досады пнул кусок кирпича и пошел дальше, не отряхивая штанов – все равно никто не увидит. Впереди, на небольшом пятачке строительного мусора песчаные ванны принимала тушистого вида ворона. Меня она полностью проигнорировала, и только когда расстояние сократилось до пары метров, величаво взлетала, обронив надменное «Карр!».
   Под ноги попалась дырявая шкурка, бывшая когда-то резиновым мячом. В другом настроении я наверняка погонял бы игрушку по земле, избрав воротами да вон хоть тот навал облысевших зимних покрышек. Но это – в хорошем настроении. Сейчас оно было совсем не таким. Я чувствовал себя последним неудачником. Впервые в жизни мне повезло остаться одному дома аж на две недели – родители укатили на море, поручив квартиру мне. И это надо ж было так бездарно потерять лакомый кусочек. Раз уж начал, расскажу по порядку.
- Ты уже совсем взрослый, – улыбнувшись, сказала мама, когда последний чемодан был загружен в багажник молодящейся «четверки», - только не сиди допоздна, у тебя и так ужасный режим. И вынеси мусор.
   Обняв уезжающих, я еще постоял во дворе. Машина послушно заворчала и тронулась – никого строптивый механизм не слушался так, как отца. Даже меня.  Вынести мусор надо было сразу, потом будет лень, да и некогда. «Четверка» скрылась за поворотом. Подъезд был открыт и, легко взлетев по лестнице, я распахнул поставленную неделю назад железную дверь, зашел на кухню, вытащил из помойного ведра туго набитый черно-прозрачный пакет, глянул в окно – по пустой дороге неторопливо полз мусоровоз, и вышел, захлопнув дверь. Подбрасывая ключи на ладони, дошел до бачков у соседнего дома, швырнул мешок в один из них. Попал. Внутри что-то звякнуло. С чувством выполненного долга, я развернулся и отправился домой. Уже когда был в подъезде, я услышал, как медлительная мусоровозка подкралась к помойке.
Вот и дверь. Массивная, «буржуйская», как в шутку назвал ее отец. Рука привычно полезла в карман. Потом во второй. Спина неприятно похолодела. Ключей не было.
Зорко оглядывая ступеньки, затем двор, я помчался к бачкам. Мусоровоза уже и след простыл. Куда только делась недавняя неторопливость? «Догоню!» - подумал я, - «Обязательно догоню». И побежал. Туда, куда уходили разбитые колеи, которые и дорогой-то назовешь, разве что из жалости. Туда, куда должна была направиться груженая мусором машина, обслужив последний в районе, ближайший к тому месту двор. На городскую свалку.
   Свалка эта была относительно небольшой и образовалась недавно, после застройки жилищного комплекса на соседней улице. И мусор здесь был соответственный. Сюда свезли останки старенькой двухэтажки, занимавшей дорогостоящее место на окраине города. Тут же возвышались еще не растащенные находчивыми дачниками горы песка вперемешку с битым кирпичом, глыбами цемента, ну и так далее, по мелочи. Власти смотрели на это дело сквозь пальцы, и спешащие по домам водители потихоньку стали свозить туда и обычный, бытовой мусор. Помойка медленно, но неуклонно ширилась. Люди, имевшие сомнительное счастье наблюдать ее из окон помалкивали. Так и повелось.
   Отойдя от дома на приличное расстояние, я понял, точнее, смирился с мыслью: я идиот. Погоня за мусоровозом, бесспорно, увлекательное занятие. И конечно, телефон, визгливую старушку-«нокию», я оставил дома. Но вот тетя Зоя из тридцать шестой в это время уже могла быть дома. Она бы, наверное, хотя и без восторга,  дала позвонить еще не успевшим далеко уехать родителям. Возвращаться, примета несомненно плохая. Но уж не хуже, чем остаться без крыши на ночь, хорошо, если на одну.
   Нет, я не боялся темноты и тех, кого она скрывает. У меня и грабить, собственно, нечего.  Просто здраво оценивал ситуацию и не видел из нее достойного выхода. Взломать хитрый замок новой двери нечего было и надеяться, залезть на четвертый этаж по балконам - дохлый номер. Попроситься к соседям, и перепрыгнуть трехметровую пропасть – нет уж, увольте. Кстати, об увольнении. С утра ведь еще на работу, с огромным трудом полученную, и оттого такую желанную. Деньги на дорогу и документы лежали на столе. «А, пропади оно все пропадом!» - в голове прозвучали мамины слова, - «Совсем взрослый». И выпутываться придется самому. А как все хорошо начиналось…
На земле плашмя лежала дверь, обитая темно-синим дерматином. Ручки не было, но в замочной скважине торчал ключ. Мой ключ! Рука сама протянулась к нему и повернула в попытке вытащить. Не удалось. Да и не мой, просто похожий, стандартный. Странное дело. Никогда бы не поверил, чтоб дверь с ключом в замке отнесли на свалку. К тому же – не донесли, если на то пошло. Я дернул. Проржавевшая конструкция упорно сопротивлялась. Потом резко поддалась. В образовавшуюся щель просунулась тощая волосатая рука с серой кожей и, косо прилепив на скотч к кожзаменителю бумажку, втянулась обратно. Дверь с треском захлопнулась. Я обалдело протер глаза. Про себя повторил увиденное. Там были петли. Там было пространство. Там был человек. Обошел дверь сбоку, не решившись наступить – а ну как провалится?, и приподнял край истрепавшейся материи. Раньше он, вероятно, был подогнут внутрь обивки, а теперь надежно прикрывал блестящие, недавно смазанные петли. Конечно, я был наслышан о бомжах, населяющих окрестности помоек. Но был слишком заинтригован, чтоб думать о чем-то неприятном, к тому же, вывешенная «табличка» призывно гласила – «Платный Туалет». И тихонько постучал. Тишина. Постучал громче и настырнее. За дверью раздался скрип, и она, словно нехотя, откинулась, чуть не задев меня по ноющей после падения коленке. Вниз уходила лестница, по виду – стремянка. Стоя на третьей ступеньке, меня недовольно разглядывал дед. За его узкой спиной виднелись отблески электрического света.
- Ну че пялишься? Заходи. – он приглашающее махнул рукой и лихо спрыгнул на кафельный пол.
Совсем седой, маленький и сутулый, он смерил меня хитрым взглядом снизу вверх из-под кустистых бровей и потопал куда-то вглубь, к источнику света. Снедаемый любопытством, я свесил ноги в дырку. Кто додумался воздвигнуть подземное «удобство» в столь необычном месте? И этот дед. Ухоженный такой, только бледный. «Расспросить его, что ли?» - подумал я, с грехом пополам спустившись. И тут дошло: «А туалет-то платный». Хлопнул по карманам – в правом звякнула мелочь. Ноги уверенно несли меня вперед по тускло освещенному коридору. Шагов через шесть в стене обнаружилась ниша, перегороженная стойкой. За ней торчала спинка стула, и слышалось кряхтение. Безрезультатно поискав глазами ценник, обычно висящий на видном месте в подобных заведениях, я обратился к шевелению за стойкой:
- А сколько…
- Оплата на выходе, - сообщил вдруг выпрямившийся на сиденье дед. И вполголоса добавил, когда я направился к кабинкам, - бумаги отмотай. - Вот уж советник на мою голову!
Послушно обмотав ладонь широкой бледно-зеленой лентой, я шагнул к белым дверцам. И замер. Нет, ну это уже слишком. На каждой из них красовалась надпись, не входящая в список самых популярных заборных. «Сказка», «Счастье», «Правда», «Ложь» - значилось слева направо. Своеобразный у деда юмор. Хотя какое мне до этого дело? Дело у меня тут одно. Я решительно направился к ближайшей двери.
- Э, нет, погоди, - Пришлось обернуться. И как он успел оказаться за моей спиной? – Ты, верно, думаешь, чего это я к тебе привязался и не даю справить нужду? – Прозорливо осведомился дед, и, не дождавшись ответа, продолжил, - так я тебе скажу. Не простой это Туалет. И кабинки не простые. Ложь подла, но прекрасна, счастье трудно поймать и удержать, правду сложно найти и не всегда приятно узнать, а сказка может стать и тем, и другим, и третьим, и четвертым, сторонним – фантазия Сказочника безгранична. Не ошибись с выбором, подумай, иначе…
Мне надоело слушать этот бред, и я наконец закрыл за собой дверь, уединившись в четырех стенах, которые… медленно таяли в воздухе.
Вокруг раскинулось поле. Всюду, сколько хватало глаз, трепетала от ветра сочная зеленая трава, доходившая мне, человеку не низкому, до поясницы. Ярко светило солнце. Сознание, явно решив, что с него хватит, самым позорным образом потерялось.
   Колышущаяся от ветра травинка щекотала нос. Я чихнул и проснулся. Вспомнил недавние события, зажмурился и попытался прогнать затянувшийся сон. Снова открыл глаза. Трава задорно кланялась, не собираясь исчезать, и мне это решительно не нравилось. Последним моим воспоминанием был странный туалет. Там, рядом с ним, было все: и дома, и пустырь, и свалка, и лес, где-то впереди. Не было одного – такой травы. Лес, впрочем, и здесь обозначился темной полоской у горизонта. Из моих мыслей получалось, что дед меня чем-то отравил, газом, не иначе, а затем меня куда-то, в смысле сюда, отвезли и бросили. Кто? Зачем? И главное куда? Я осмотрелся. Трава была примята только там, откуда я встал несколько минут назад. Не с вертолета же меня спустили, в самом деле! Хотя зелень могла и выпрямиться, тоже вариант, причем более вероятный. Но было еще одно сильно смущавшее меня обстоятельство – солнце. Когда я стучался в дверь «Туалета», уже почти стемнело. Сейчас же оно только начинало клониться к закату. Значит, прошли почти сутки, или… нет, это уже совсем из раздела фантастики.
   Нелегкие раздумья прервал противный скрип. Я огляделся. Метрах в двадцати от меня над травой плыла телега. Колеса терялись в зеленом море, только скрипом себя и выдавая. Городской житель, в деревне я бывал пару раз, в гостях, и ничего подобного не видел. Может, конечно, плохо смотрел. Пегая лошадка бодро и без видимых усилий тянула за собой большой колёсный ящик. В нем сидели трое, мужчина и женщины. Они махали руками, зовя к себе. Видя мою нерешительность, мужчина, остановив животное непроизносимой комбинацией звуков и легким рывком поводьев, обратился ко мне:
- Поди сюда, добрый путник.
Радуясь про себя, что вопрос с направлением вот-вот решится, я пошел к телеге, раздвигая траву, пока не вышел на дорогу. На одну из узких колей, прокатанных не автомобильным колесом. И вот тогда стало страшно.
- Чьих будешь, парень? – деловито поинтересовался звавший. Он возвышался надо мной горой, встав на телеге. У него были длинные тараканьи усы. И сам он был степенный, большой и добродушный таракан.
   Я молчал, не имея ни малейшего понятия о том, какого ответа от меня ждут. Голос подала младшая женщин, похожая на вторую, как повзрослевшая красавица-дочь походит на мать, тоже еще красоты своей не растерявшую. Обе были одеты в заковыристо расшитые сарафаны.
- Да это ж Витар, кузнецов старшой! – звонко пискнула она.
Мужика удовлетворил ответ, и он, недоуменно покрутив усы, мол, как это я и сам не признал, кивнул:
- Залазь, довезу.
Дважды повторять приглашение не пришлось. Я неуклюже перекинул через бортик одну ногу, затем другую, уселся поудобнее, вытянув их, и ушел глубоко в себя, пытаясь, в который раз, осмыслить происходящее. Что тогда выражало мое лицо – поручиться не могу, но когда впереди замаячили избы, попутчики стали коситься чуть ли не с сочувствием. Действительно, тронуться умом было не трудно, труднее было сопоставить факты и смириться с реальностью происходящего. И мысли лезли всякие, мягко говоря, странные. От родного города меня отделяли километры, и хорошо, если только они. Старомодно, не могу подобрать им другого определения, одетые люди приняли меня за своего. За сына кузнеца. «Кузнеца. Какого, к чертям собачьим, кузнеца в наш век компьютерных технологий?! Так. Надо не горячиться, а хорошенько все обдумать. Что-то не удается в последнее время мне это дело…»
   Телега остановилась, и я, поняв намек, спрыгнул первым. Получилось это ловчее, чем залазить. Незаметно отойдя от семейства Доброго Таракана, как я про себя окрестил мужика, и, стараясь не попадаться на глаза другим жителям, я искал себе укромное местечко. И нашел его в тени произраставшего на окраине даже не дуба, - целого дубища.
   История никогда не считалась моей любимой наукой, но древних славян я представлял себе, за исключением нескольких маловажных деталей, именно так. Из лесу, до которого здесь было рукой подать, шел мой ровесник. На концах перекинутой через плечо веревки болтались у него две птицы, привязанные за лапки, - не то утки, не то куропатки, - откуда мне знать, да и шел еще далековато. Слегка позавидовав приближающемуся охотнику, я собрался отвернуться, когда сообразил, что тот, забрав левее от деревни, направлялся не куда-нибудь, а ко мне. «День сегодня такой, все на мою голову»,- обреченно подумал я и приготовился ко всему.
Он молча шел, глядя то на меня, то будто сквозь. Такое внимание мне слегка польстило, но и насторожило одновременно. Машинально сжав пальцы, я ощутил, что в правой руке до сих пор находится туалетная бумага. Усмехнувшись, собрался было выкинуть потрепанный клочок, как мое внимание привлекла надпись, сделанная на нем шариковой ручкой.
- Витар?! – раздалось над самым ухом. Пальцы от неожиданности разжались. Высокий охотник незаметно оказался рядом и недоверчиво меня разглядывал, – А разве… медведь тебя... не… я же сам… услышал… не успел… - только и можно было разобрать из его следующих слов.
- Что? – Непонимающе уставился на него я. С каждым часом загадки все размножались. Решения же появляться не торопились.
- А-а-а… э-э... забудь. Наверное, я надышался болотных испарений. – Снова странный взгляд в мою сторону. Он хотел спросить еще что-то и почему-то промолчал. – Пошли, что ли?
Очень хотелось спросить «Куда?», но, думается мне, Витар должен был представлять цель прогулки. Пока ничего не понятно – пусть называют, как хотят. Там посмотрим. Поднявшись с земли и отряхнув многострадальные штаны, я согласился:
- Угу.
Смятый бумажный комочек остался лежать под деревом.
    Следующие несколько дней я помню плохо. Оказался в избе, сел на лавку и, кажется, так и просидел. Вокруг сновали по своим делам какие-то люди, некоторые из них что-то мне говорили, о чем-то спрашивали. Я не отвечал, не слышал их. Просто иногда фиксировал события. Мое тело сидело на лавке, в то время как разум бродил по одному ему ведомым кривым тропам. Проще говоря, меня охватило отчаяние. Это только в книжках герой попадает неизвестно куда, чувствует себя абсолютно комфортно и сразу начинает совершать подвиги направо и налево, причем в последнем направлении – с куда большей охотой. Одно время мне нравились подобные книги, немало прочел. Но никогда не верил. Только книжные персонажи могут ничего не бояться. И совершенно не хотеть домой.
   В голове роилась жужжащая туча вопросов, ответов на которые я не находил, как ни пытался. Основным был «Что делать?», но делать было нечего. И я сидел, пропуская мимо себя бурлящую деревенскую жизнь, слабо осознавая реальность. А потом пришел он.
- Мельх пришел. – Устало сказала мне русоволосая, немолодая уже женщина. Исходя из моих наблюдений – мать. До сих пор не могу объяснить себе, что было в ее голосе. Но эту фразу я услышал. И очнулся.
   Передо мной на корточках сидел тот самый охотник.
- Расскажи мне. – Тихо попросил он.
Ну, я и рассказал. С самого начала, с родительского отъезда. Деревенский парень понял не все, но, судя по серьезно нахмуренному лицу, очень старался.
После затянувшейся паузы он вдумчиво кивнул:
- Я верю тебе.
Любопытно прищуренные зеленые, как у кота, глаза говорили о том же – верит, полностью, искренне верит. Так в этом странном месте, или, как я уже начинал предполагать, мире, у меня появился надежный товарищ и верный друг.
   Напрасно эти люди изначально показались мне похожими на древних предков, на славян. Странные у них были обычаи, странная вера. Богов, к слову сказать, у них трое: Львар, Лахда и Асилан. Последний имел также прозвище Сказочник, полученное за замечательное хобби – создание миров. Сколько он их сотворил - никто точно сказать не поручался, но верили – много. Сказочник считался главным божеством, в то время как его подданные, Лахда и Львар, олицетворения женского и мужского начал, покровительствовали людям разных полов в различных же начинаниях. Их изображения, деревянные столбы с символически вырезанными фигурами обнаженных мужского и женского тел, часто встречались на перекрестках, чуть поодаль от дорожной пыли. Помолиться покровителям и отдохнуть под их защитой считал своим долгом каждый, отправившийся в путь, дальний или близкий. Все люди дарили богам подарки, но в том, что они любят больше мнения расходились. Часть жрецов, а были и таковые, с пеной у рта доказывала необходимость жертвоприношений, часть же, видимо жалея поголовье домашнего скота, утверждали, что никакая жертва не приятна для уставших от тяжких трудов богов так, как доброе сказание. Сторонники находились и у тех и у других, но ввиду простоты метода, статуи чаще слушали истории, нежели окроплялись коровьей или бараньей кровью. В богов тут верили все, верили гордо и открыто. Мало помалу, наблюдая  за ними, я стал понимать, что к чему. Стараясь не отличаться от односельчан, сам стал рассказывать Львару сказки. А когда не вспоминались сказки, в ход шли анекдоты, в большинстве своем пошлые. Божество не возражало, жизнь продолжалась.
Но продолжалась совсем не так, как мне того хотелось. Чудес, связанных с моим возвращением домой, почему-то не происходило. Не связанных, в общем-то, тоже. Все здесь шло размеренно и спокойно. Не знаю, как уж там подсуетился Мельх, но меня не трогали. Не донимали расспросами, не беспокоили насущными делами. Лишь однажды, сразу после того памятного разговора с охотником, мать Ватира вцепилась в меня клещом и потребовала немедля снять «странные одежды», - не от богов они, не от добрых людей, да и вышивки обережной нет на них вовсе. Колинзовские джинсы, хоть старые, грязные и мятые, но оттого чуть ли не более любимые, было жалко. Как только я облачился в новые льняные штаны со странной системой веревок-шнурков на поясе и без всякого намека на ширинку, так тут же старые полетели в выгребную яму. Та же участь постигла футболку. Мои протестующие вяканья были проигнорированы.
   Кормили непривычно и просто, но вкусно. На стол попадало все, что росло в поле-огороде и большая часть того, что бегало в лесу. Готовить здесь умели и любили. Обычно на кухне возились женщины в количестве трех штук – жена и дочери кузнеца.
   Со стороны могло показаться, что я смирился с судьбой и начал обживать новое место. Это было не так. Почти не так. Я думал, каждый день искал выход из сложившейся ситуации и по совместительству – из этого мира. Думал и Мельх. Частенько мы собирались и думали вместе. Чего только не пробовали! И на поле ходили, место приземления искали, правда не нашли. И у старосты деревенского осторожно выспрашивали, не слыхал ли он, человек в прошлом перехожий, о городишке моем. Нет, не слыхал. Оказалось, не знали тут и Москвы, столица же называлась непроизносимым набором букв. Больше  разговаривать с ним было не о чем. Еще охотник предлагал попробовать метод колдунов, за далекими лесами живущих, - мухоморов откушать. По слухам, каждый отведавший волшебных грибов там сразу получал колдовскую силу и мог творить все, что душе угодно. Жаль только, что действие сей благодати хватало всего на несколько часов… Видимо, за далекими лесами мухоморы были другие. С местными же мы три дня маялись животами, но цели не достигли. На некоторое время наши идеи малость приутихли.
   Шел, как здесь исчисляли, час собаки. Глухое ночное время, точнее не скажу. В ставню уверенно постучали. Я спал на лавке под самым окном и не проснуться от звука не мог. Продрал глаза, тихонько выругался и прокрался к двери. Рассохшиеся половицы под ногами скрипели что-то ехидное. Мне повезло – если кто-то в доме и проснулся, то виду не подал.
- Это я, – прошипели из-за двери голосом Мельха, - собирайся, к ведунье пойдем.
- Что, сейчас?! – Последнее слово я выделил чуть больше, чем хотел.
- Так надо.
Мне нечего было ответить. Пара минут прошла в тишине, только под дверью явственно сопели.
- Эй, Ват! Ты тут еще? – Друг выдернул меня из очередных размышлений. В этот раз я думал об очень скрипучих дверях и методах их открывания по ночам.
То, что вытворяла избяная дверь, «музыкальным» доскам пола и не снилось, если те вообще видели какие-нибудь сны. Она не поддавалась смазыванию и на все ухищрения чихать, то есть скрипеть хотела. Открывать ее значило бы перебудить всех.
- Тут.
- Через окно вылазь, дурья твоя голова!

to be continued...